Неточные совпадения
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково
тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров,
лежала, в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал в таком смятении, что зубы его стучали.
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе, на отодвинутой от стены кровати
лежало покрытое одеялом
тело. Одна рука этого
тела была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной от начала до средины длинной цевке. Голова
лежала боком на подушке. Левину видны были потные редкие волосы на висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Ему и в голову не приходило подумать, чтобы разобрать все подробности состояния больного, подумать о том, как
лежало там, под одеялом, это
тело, как, сгибаясь, уложены были эти исхудалые голени, кострецы, спина и нельзя ли как-нибудь лучше уложить их, сделать что-нибудь, чтобы было хоть не лучше, но менее дурно.
Какая бы горесть ни
лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, все в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость
тела победит тревогу ума.
Я забывал, что мертвое
тело, которое
лежало предо мною и на которое я бессмысленно смотрел, как на предмет, не имеющий ничего общего с моими воспоминаниями, была она.
Я с участием посмотрел на бедняжку, который,
лежа на полу и спрятав лицо в лексиконах, плакал так, что, казалось, еще немного, и он умрет от конвульсий, которые дергали все его
тело.
Кто знает, может быть, при первой битве татарин срубит им головы и она не будет знать, где
лежат брошенные
тела их, которые расклюет хищная подорожная птица; а за каждую каплю крови их она отдала бы себя всю.
Тело Катерины Ивановны еще
лежало в гробу.
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом.
Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его
тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто раньше не вздумал обратиться к помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего брата до дома: он так и умер в телеге.
Он вспомнил это, когда, проснувшись,
лежал в пуховой, купеческой перине, вдавленный в нее отвратительной тяжестью своего
тела.
Придя в себя, Клим изумлялся: как все это просто. Он
лежал на постели, и его покачивало; казалось, что
тело его сделалось более легким и сильным, хотя было насыщено приятной усталостью. Ему показалось, что в горячем шепоте Риты, в трех последних поцелуях ее были и похвала и благодарность.
Клим вошел в желтоватый сумрак за ширму, озабоченный только одним желанием: скрыть от Нехаевой, что она разгадана. Но он тотчас же почувствовал, что у него похолодели виски и лоб. Одеяло было натянуто на постели так гладко, что казалось:
тела под ним нет, а только одна голова
лежит на подушке и под серой полоской лба неестественно блестят глаза.
Клим приподнял голову ее, положил себе на грудь и крепко прижал рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим
телом. Она
лежала на боку, маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни,
лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее
тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Прилив был очень жесток, и Обломов не чувствовал
тела на себе, не чувствовал ни усталости, никакой потребности. Он мог
лежать, как камень, целые сутки или целые сутки идти, ехать, двигаться, как машина.
Через пять минут все было кончено: на декорациях в театральном костюме
лежала по-прежнему прекрасная женщина, но теперь это бездушное
тело не мог уже оскорбить ни один взгляд. Рука смерти наложила свою печать на безобразную человеческую оргию.
Маленькая тропка повела нас в тайгу. Мы шли по ней долго и почти не говорили между собой. Километра через полтора справа от дорожки я увидел костер и около него три фигуры. В одной из них я узнал полицейского пристава. Двое рабочих копали могилу, а рядом с нею на земле
лежало чье-то
тело, покрытое рогожей. По знакомой мне обуви на ногах я узнал покойника.
В телеге перед нами не то сидело, не то
лежало человек шесть в рубахах, в армяках нараспашку; у двоих на головах не было шапок; большие ноги в сапогах болтались, свесившись через грядку, руки поднимались, падали зря…
тела тряслись…
На другой день Чертопханов вместе с Лейбой выехал из Бессонова на крестьянской телеге. Жид являл вид несколько смущенный, держался одной рукой за грядку и подпрыгивал всем своим дряблым
телом на тряском сиденье; другую руку он прижимал к пазухе, где у него
лежала пачка ассигнаций, завернутых в газетную бумагу; Чертопханов сидел, как истукан, только глазами поводил кругом и дышал полной грудью; за поясом у него торчал кинжал.
Приятно после долгой ходьбы и глубокого сна
лежать неподвижно на сене:
тело нежится и томится, легким жаром пышет лицо, сладкая лень смыкает глаза.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он
лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь, не было уж и признака жизни в сем
теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Похороны совершились на третий день.
Тело бедного старика
лежало на столе, покрытое саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев.
Утром один студент политического отделения почувствовал дурноту, на другой день он умер в университетской больнице. Мы бросились смотреть его
тело. Он исхудал, как в длинную болезнь, глаза ввалились, черты были искажены; возле него
лежал сторож, занемогший в ночь.
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и с засученными портками; двое мужиков с комяги забрасывали невод. Минут через пять они закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили на берег мертвое
тело Матвея. Цветущий юноша этот, красивый, краснощекий,
лежал с открытыми глазами, без выражения жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил
тело на берегу, строго наказал мужикам не дотрогиваться, набросил на него армяк, поставил караульного и послал за земской полицией…
Но не дошло и до пятидесяти нагаек, как Улита совсем замолчала. Улита
лежала как пласт на рогоже, даже
тело ее не вздрагивало, когда нагайка, свистя, опускалась ей на спину.
«Здесь
лежит тело раба Божия Потапа Матвеева».
Я заинтересовался и бросился в дом Ромейко, в дверь с площади. В квартире второго этажа, среди толпы, в луже крови
лежал человек лицом вниз, в одной рубахе, обутый в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из
тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
И в один злополучный день прислуга, вошедшая убирать его комнату, увидела: из камина торчали ноги, а среди пылающих дров в камине
лежала обуглившаяся верхняя часть
тела несчастного художника.
— Сперва думали — мертвый, положили в часовню, где два
тела опившихся
лежали, а он зашевелился и заговорил.
«Мыльная» бани полна пара; на лавке
лежит грузное, красное, горячее
тело, а возле суетится цирюльник с ящиком сомнительной чистоты, в котором находится двенадцать банок, штуцер и пузырек с керосином. В пузырек опущена проволока, на конце которой пробка.
— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным
телом расставаться… Ох, тяжело! Ну,
лежу и думаю: только ведь еще жить начал… Раньше-то в египетской работе состоял, а тут на себя… да…
Кухня в подвале, и ей приходится налегать своим жирным
телом на тощего старичка странника, который уже давно
лежит на подоконнике и наблюдает, что делается во дворе.
— Коли он сечет с навеса, просто сверху кладет лозу, — ну, тут
лежи спокойно, мягко; а ежели он с оттяжкой сечет, — ударит да к себе потянет лозину, чтобы кожу снять, — так и ты виляй
телом к нему, за лозой, понимаешь? Это легче!
— Когда тебя вдругорядь сечь будут, ты, гляди, не сжимайся, не сжимай тело-то, — чуешь? Вдвойне больней, когда
тело сожмешь, а ты распусти его свободно, чтоб оно мягко было, — киселем
лежи! И не надувайся, дыши вовсю, кричи благим матом, — ты это помни, это хорошо!
По всему его
телу, под кожей, находились какие-то шишки, а на скулах, также под кожей,
лежали твердые, мясистые желваки, чуть не в кулак величиною.
Там среди обгорелых бревен
лежало обуглившееся, неузнаваемое мертвое
тело самой баушки Лукерьи.
Сделав несколько шагов вперед, Аглаида остановилась за деревом и стала смотреть, что будет делать Кирилл. Он
лежал попрежнему, и только было заметно, как вздрагивало все его
тело от подавленных рыданий. Какая-то непонятная сила так и подталкивала Аглаиду подойти поближе к Кириллу. Шаг за шагом она опять была у ключа.
Я слышал, как она, уйдя после обеда в нашу комнату, сказала Параше, с которой опять начала ласково разговаривать, что она «ничего не могла есть, потому что обедали на том самом столе, на котором
лежало тело покойного батюшки».
В подземелье, в темном углу, на лавочке
лежала Маруся. Слово «смерть» не имеет еще полного значения для детского слуха, и горькие слезы только теперь, при виде этого безжизненного
тела, сдавили мне горло. Моя маленькая приятельница
лежала серьезная и грустная, с печально вытянутым личиком. Закрытые глаза слегка ввалились и еще резче оттенились синевой. Ротик немного раскрылся, с выражением детской печали. Маруся как будто отвечала этою гримаской на наши слезы.
В пол-аршина от лица Ромашова
лежали ее ноги, скрещенные одна на другую, две маленькие ножки в низких туфлях и в черных чулках, с каким-то стрельчатым белым узором. С отуманенной головой, с шумом в ушах, Ромашов вдруг крепко прижался зубами к этому живому, упругому, холодному, сквозь чулок,
телу.
Но она говорила шепотом: «нет, нет», тяжело дыша,
лежа всем
телом на земле. Наконец она заговорила еле слышным голосом, точно с трудом...
— Да помилуй, Иван Петрович, ведь тело-то в шалаше на дороге
лежит!
Семь часов вечера. Чудинов
лежит в постели; лицо у него в поту; в
теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его сидит Анна Ивановна и вяжет чулок. В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
Сотни свежих окровавленных
тел людей, за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами,
лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а всё так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей долине, кучками
лежат без сапог, в серых и синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный тяжелый запах мертвого
тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое
тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках
лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он
лежит навзничь, закинув назад левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый рот с трудом выпускает хрипящее дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из-под сбившегося одеяла высунут остаток правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах мертвого
тела сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все члены страдальца, проникает как будто и вас.
Запомнилась картина: у развалин домика — костер, под рогожей
лежит тело рабочего с пробитой головой, а кругом сидят четверо детей не старше восьми лет и рядом плачущая беременная мать. Голодные, полуголые — в чем вышли, в том и остались.
Это было ужасно. Павлу Владимирычу почудилось, что он заживо уложен в гроб, что он
лежит словно скованный, в летаргическом сне, не может ни одним членом пошевельнуть и выслушивает, как кровопивец ругается над
телом его.
Она
лежала на широкой кровати, положив под щеку маленькие ладошки, сложенные вместе,
тело ее спрятано под покрывалом, таким же золотистым, как и все в спальне, темные волосы, заплетенные в косу, перекинувшись через смуглое плечо,
лежали впереди ее, иногда свешиваясь с кровати на пол.